Интервью с Йоханнесом Штайнхоффом

В: Что заставило Вас стать пилотом истребителем?

О: Я учился на преподавателя, чтобы заниматься образованием людей, но в тех условиях, что были тогда в Германии, когда я был молодым, я хотел работать, но не мог найти работу. Тогда я вступил в вооруженные силы и записался на флот, где прослужил 1 год. Я был на флоте с одним из своих друзей, Дитрихом Храбаком, и мы оба стали кадетами морской авиации. Позднее, нас обоих перевели в люфтваффе, после того как главнокомандующим стал Гёринг.

В: Когда Вы начали летать?

О: Это было в 1935 году, вместе с Храбаком, Траутлофтом, Галландом, Лютцовым и многими другими. Мы обучались в одном летном училище и стали друзьями вместе со многими другими курсантами, большинство из которых, стали весьма успешными и высоко награжденными асами. К сожалению, не все из них пережили войну, и каждый год мы теряем еще кого-нибудь.

В: Расскажите о Вашем первом бое. Что это было для Вас?

О: Это было в конце 1939 года, после Польской кампании, когда меня отправили в Голландию. Мы вылетели против бомбардировщиков КВС, которые атаковали прибрежную индустрию. Это было задолго до Битвы за Британию, но я понял, что это будет труднее, чем раньше. Я атаковал звено бомбардировщиков Виккерс Веллингтон и сбил одного из них. Это было сделано без особых затруднений, а позднее, ближе к концу 1939 года, я сбил еще двух над Вильхельмсхафеном, когда я был командиром штаффеля 10/JG26. Потом, 29.02.40 меня перевели в 4/JG52, где я оставался до начала Французской кампании и Битвы за Британию.

В: На что были похожи бои над побережьем Ла-Манша?

О: Британцы были прирожденными истребителями – очень жесткими, хорошо тренированными и весьма спортивными. Они были храбрыми, и я никогда не сражался против лучших пилотов за все время войны, включая американцев.

В: В чем заключалась разница в боях против американцев и против британцев?

О: Во-первых, когда мы сражались с КВС, это практически всегда были бои истребителей против истребителей, то есть чистый догфайт, это было возможно даже в составе шварма. Это было настоящим испытанием для людей и их машин, и лишь лучшие выживали. Вы быстро учились, либо не возвращались. Когда появились американцы, они прилетали в таких количествах, что когда я вернулся из России, чтобы сражаться с ними, ни о каких спортивных поединках речи быть не могло. Атаки на сотни B-17 и B-24, сопровождаемые истребителями, я не мог считать спортом, хотя при этом происходило много захватывающих моментов и чистого ужаса.

В: По Вашему мнению, что стало причиной неудачи люфтваффе в попытке завоевать господство в воздухе над Британией в 1940 году?

О: Там было несколько факторов. Во-первых, дальность наших истребителей была ограничена. После прибытия на место, у нас было около 20 минут для ведения боя, прежде чем нам нужно было возвращаться домой, и британцы знали об этом. Во-вторых, нас часто посылали для сопровождения бомбардировщиков, что лишало нас превосходства в скорости и высоте, которые были основополагающими факторами в успехе для пилота истребителя, таким образом мы упускали эффект неожиданности. Другим фактором было то, что британцы использовали радар, что стало шоком для наших пилотов, хотя наше руководство знало об этом. Эта система раннего оповещения, позволяла британцам концентрировать их небольшие силы в одном определенном месте и атаковать нас в наиболее уязвимые моменты. Еще одной проблемой, помешавшей нашему успеху, был Гёринг, который не позволял развиваться войне согласно логике. Например, когда он переназначил цели люфтваффе с военных целей на города и доки, что стало катастрофой во многих отношениях.

В: Как отличались бои против британцев и против советских?

О: Советские были дисциплинированы, принципиальны и довольно умны, но недостаточно обучены в тактическом отношении. В большинстве своем они были очень отважны, но в отличие от британцев и американцев, они прекращали бой после нескольких минут и пары заходов. Советские пилоты по большей части не были прирожденными бойцами в воздухе.

В: Насколько я понимаю, рыцарство и спорт в России полностью отсутствовали, это так?

О: Совершенно верно. Сражаясь с советами, мы сражались с машинами, не с людьми – в этом была разница. В их тактике не было гибкости, не было индивидуальной свободы действия, и в этом смысле они были немного тупы. Если мы сбивали ведущего группы советских истребителей, остальные просто превращались в сидящих уток, ждущих, когда их снимут.

В: Иван Кожедуб, ведущий ас союзников, однажды заявил что, когда он сражался с люфтваффе, создавалось впечатление, что немецкие пилоты лучше работали в команде, учитывая, что советы использовали лишь один метод воздушного боя, что он и пытался изменить. Вы согласны?

О: Да, это тоже правильно. Мы сражались как команда с самого начала. У нас были превосходные летные школы и великие военные лидеры, начиная с Гражданской войны в Испании, а также с первых кампаний в Польше и на западе, которые служили примером. Мы действительно стали командой в ходе Битвы за Британию, и эти знания сохранили жизнь многим германским пилотам.

В: Почему Русский фронт был столь тяжелым, если Зпаданые союзники изначально обладали лучшими самолетами и пилотами?

О: Советские пилоты совершенствовались. Фактически, из наиболее результативных пилотов были сформированы знаменитые Гвардейские соединения, в которых служили одни из лучших пилотов в мире. Я сражался против них в Крыму, а позднее на Кавказе. Но, отвечая на Ваш вопрос, самым тяжелым на Русском фронте была погода, этот треклятый мороз. Во вторых, и, может быть, самым важным было то, что вы знали, что если вас собьют или ранят, и вы станете военнопленным, если они вообще не убьют вас сразу, вам будет очень плохо. Там не было взаимного уважения. Вы могли чувствовать себя в безопасности только на своей стороне. Советы не слишком хорошо обращались с нашими пленными, но, как мы потом узнали, советские пленные, захваченные нами, тоже плохо кончали, к сожалению. По крайней мере, сражаясь с американцами и британцами, мы понимали, что мы принадлежали к одной культуре, профессиональное выражение. Но с советами, об этом даже не слышали. Это была совершенно другая война.

В: Так что, в отличие от британцев и американцев, советские не обращались с коллегами пилотами и офицерами как с джентльменами?

О: Определенно там этого не было. Там не было взаимного уважения. Американцы и британцы относились к нам как к джентльменам, как и мы поступали с пилотами противника, когда они попадали в плен. У Советов вообще не было понятия рыцарственности.

В: Как русская зима сказывалась на вашей деятельности?

О: О, это было очень сложно. Во многих случаях мы бездействовали. Холод мог заморозить всю механику и движущиеся элементы. Иногда мы не могли летать, потому что сугробы были такие, что мы не могли расчистить их. Это была очень плохая погода, навигация была совершенно невозможной. Это, а также холод, были огромным препятствием. Это было наихудшим временем.

В: Кое-кто из тех с кем Вы летали стали легендами. Например, в 1940 году, во Франции, под Вашим руководством служил молодой пилот по имени Ханс-Йоахим Марсель. Что Вы помните о нем?

О: Марсель был в моем крыле, 4/JG.52, прямо перед Битвой за Британию и некоторое время после ее начала. Я был его командиром эскадрильи, и я наблюдал за ним. Я знал, что он был прекрасным парнем, очень интеллигентным, очень быстрым и агрессивным, но он тратил слишком много времени разыскивая девчонок, и он не всегда думал о служебных делах. В действительности, он был в состоянии сделать лишь один вылет в день из-за того, что был изнурен своими ночными похождениями в городе, ну вы понимаете, о чем я.

В: Вы хотите сказать он был плейбоем?

О: Он был отличным плейбоем, но и настоящим бойцом. Но он был индивидуалистом, не командным игроком. Он одержал семь побед, к тому моменту, когда я избавился от него, не из-за того, что он был недостаточно хорош, а потому, что он был сбит за это время четыре раза. Он не принимал концепцию ведомого, и многие не хотели летать с ним в качестве ведомого, что было плохо в моральном плане. Я решил, что для него будет лучше, если его переведут подальше от женщин, и он стал легендой в Северной Африке, заслужив Бриллианты и одержав 158 побед. Он был настоящей личностью и воплощением пилота истребителя Первой Мировой войны, но мы сражались не в Первой Мировой войне.

В: Я знаю, это трудно, но кто из тех с кем Вы летали, стали, по Вашему мнению, лучшими лидерами?

О: На этот вопрос невозможно ответить, поскольку у нас никогда не было плохих лидеров среди истребителей. Вы бы не смогли достичь этой позиции, если бы вы не были испытаны и признаны компетентным.

В: Позднее, на Средиземноморье, Вы приняли командование над JG.77 после гибели Йоахима Мюнхеберга 23 мая 1943 года. Вы знали его?

О: Да, он был очень хорошим и выдающимся лидером, весьма успешным. Он погиб, когда его Ме-109 лишился крыла в бою над Тунисом, сражаясь с американцами. Я принял соединение, в котором я служил ранее, как вы уже знаете.

В: Вы часто встречались в Гёрингом. Каково Ваше личное мнение о его руководстве Люфтваффе.

О: Гёринг был хорошим, великолепным руководителем до того, как началась война. Он был великим асом времен первой войны, и он был очень энергичным и важной фигурой в возрождении люфтваффе в 1930-х годах, но во время Битвы за Британию он стал ленивым. Гёринг начал собирать свою коллекцию произведений искусств, бриллианты и драгоценные камни, и больше не был заинтересован в деятельности люфтваффе. К концу войны он стал раздражать, и я лично ненавидел его. Многие пилоты бессмысленно погибли из-за него. Я отправился вместе с Галландом, Лютцовом, Траутлофтом и другими в Берлин, чтобы увидеть, как генерал Роберт Риттер фон Грайм сместит и заменит Гёринга, но этого не произошло. Грайм сказал нам в январе 1945, что уже слишком поздно, и что Адольф Гитлер больше никогда не сместит никого из своих старых и наиболее верных друзей с их постов. Вот, что в итоге привело к бунту истребителей против Гёринга, и он угрожал мне трибуналом и сказал Лютцову, что того расстреляют за измену. Гитлер отправил меня, или скорее изгнал, в Италию для моей собственной безопасности, вместе с Лютцовым, а Траутлофт был отправлен обратно на Восток. Галланд, был заменен полковником Гордоном Голлобом, который был компетентным истребителем и руководителем, но был горячим сторонником Гитлера и противным мелким человеком, которого почти все ненавидели, включая меня. Можно не говорить, что никто из нас не был рад произошедшему, и мы отказались принять это. Все из лидеров остались лояльными Галланду и оставались в контакте с ним, что привело в ярость Голлоба и Гёринга, поскольку это означало, что люди высшего ранга с наивысшими наградами из истребительных сил продолжали действовать по-своему.

В: Все алте камраден говорили мне, что Голлоб был эгоцентристом, который был весьма способным руководителем, но не смог завоевать доверия своих людей. Это правда?

О: Хорошо, я соглашусь с этим, но я скажу о Голлобе еще кое что. Под его руководством, где бы он не появлялся, потери росли, точно также как у Гёринга в первой войне. Он ставил во главе подразделений командиров исходя не из их компетенции, а исходя из их верности нацисткой партии, а таких было мало в истребительной авиации.

В: Вы считаете, что назначение Галланда командующим истребителями было удачным для службы, и если так, то почему?

О: Без сомнения. Галланд был очень энергичным человеком, сильным лидером и великим истребителем, успешным, верным своим людям и очень благородным и честным джентльменом. Он никогда не трепетал перед Гитлером и не прогибался перед Гёрингом, и он всегда правдиво отвечал, о чем бы его не спросили, независимо от того, насколько непопулярна могла быть эта правда. Галланд был провидцем, который знал, как изменить течение воздушной войны и как перестроить истребительную авиацию, но поддержка им его пилотов против Гёринга и Гитлера, как и для многих других, дала Гитлеру повод заменить его, что было ужасной ошибкой. Честность в Берлине не всегда была в моде.

В: Расскажите о случаях, когда Вы встречались с Гитлером, каково Ваше впечатление о нем?

О: Я впервые встретился с Гитлером 3 сентября 1942 года, когда он наградил меня Дубовыми Листьями. Он спрашивал присутствовавших о войне, которую мы, как предполагалось, выиграем, и что мы думаем о новой территории, которую присоединят к Рейху на востоке.

Я сказал что-то вроде: “Я надеюсь, фюрер не будет слишком рассчитывать на нее, потому что я не думаю, что надолго там задержимся”. Он посмотрел на меня так, как будто его хватил удар. Когда он попросил меня разъяснить мое утверждение, я просто сказал ему, что с того момента как Соединенные Штаты вступили в войну, и они, вместе с Британией, начали снабжать Россию, а мы не имели способов для нанесения ударов по ее промышленности за Уралом, я не думаю, что мы сможем продолжать завоевание территорий. Он помолчал, а потом сказал что-то вроде: “Мы вскоре покончим с Россией, и вновь обратимся против Запада. Они увидят, что поддержка большевизма не принесет им ничего хорошего”. После этого мы расстались. Я встретился с ним снова у Сталинграда, несколькими неделями спустя, когда он совершал турне по фронту. Он сказал мне: “Теперь я обладаю Россией, я обладаю Кавказом. Я перейду Волгу; и следом вся Россия станет моей”. Я помню, что я посмотрел на всех вокруг нас и подумал – у этого парня не все дома! В следующий раз я встретился с Гитлером 28 июля 1944 года, когда я получал Мечи к Рыцарскому Кресту. Это было через неделю после того, как его пытались убить бомбой, и он уже не был прежним, вероятно больше ушедшим в себя и жившим фантазиями, посвященными войне. Все чего я хотел, это получить свои медали и свалить оттуда к чертовой матери. Я не мог поддерживать его. В следующий раз я был вызван к Гитлеру, когда мы, командующие эскадр, были в Берлине, чтобы встретиться с ним и Гёрингом непосредственно перед бунтом. Он шагал туда-сюда, бубнил чего-то там об оружии, которым он обладал, о том, что он покажет Союзникам где раки зимуют и т.п. Это было очень удручающе – знать, что страна находилась в руках сумасшедшего и окружающих его фанатиков. Знаете, после покушения 20 июля, нам никогда не позволяли присутствовать при нем с личным оружием, которое являлось частью нашей униформы. Он никому не доверял.

В: Не казалось ли Вам, что Гитлеру было безразлично незавидное положение его народа, солдат и ситуация, которую он сам создал для себя?

О: Да, вы правильно сказали, ситуация, которую он сам для себя создал. Он ни о ком не беспокоился. Но это была наша судьба - расплачиваться за его преступления, и Германия никогда не загладит свою вину.

В: Правильно ли я понимаю, что, несмотря на ругань, лившуюся на люфтваффе из уст Гёринга и Гитлера, истребительная авиация имела поддержку среди вермахта? Например, генерал Хассо фон Мантойфель многократно заявлял, что его танковые войска ничего не смогли бы завоевать без люфтваффе, и что без промышленности, производящей самолеты, и летных училищ и руководителей для тренировки новых пилотов, война проиграна. С этим соглашался Альберт Шпеер. Каково Ваше мнение?

О: Они были абсолютно правы, но мы получали обвинения, и большая их часть исходила от Гёринга, что и послужило причиной бунта. Он давал великие обещания, и он хвастался перед Гитлером, что его люди сделают все что угодно в любое время. К сожалению, он не советовался с нами, прежде чем делать эти громкие заявления.

В: Какие изменения вы заметили после того, как США вступили в войну, каково Ваше мнение об этом?

О: Когда это произошло, мы находились в разгаре русской зимы, и мы были слишком заняты, чтобы думать об этом. Я находился южнее Москвы, когда услышал новости. Однако, позднее меня не оставляла мысль, что это был решающий момент. Американцы обладали огромной волей и непревзойденными производственными мощностями для строительства больших бомбардировщиков, истребителей, кораблей и т.д. Это, в той или иной степени, было концом войны – только время решало, как долго мы протянем.

В: Вас перевели на Западный фронт после пары лет в России и на Средиземноморье. Каково было сражаться на Западе в сравнении с Вашим опытом 1940-го года?

О: Могу сказать Вам, что как только я принял командование над JG.77 я был сбит в первом же бою, атаковав В-24 Либерейтор, и с того момента я понял, что это совершенно иная война по сравнению с 1940 годом. Я также осознал, когда мой самолет вышел из под контроля, и я воспользовался парашютом в первый и последний раз, как много я позабыл. Это было совершенно иное, сражаться против Советов и против соединенных британских и американских сил, даже если Советы в большей степени превосходили нас численно. Западные союзники значительно улучшили свою, и без того превосходную, матчасть. Я также забыл, какими гибкими они были и как они могли менять свою тактику в зависимости от ситуации и организовывать великолепные атаки.

В: Почему верховное командование не советовалось с командирами эскадр и истребительным руководством, которые обладали знанием и опытом, прежде чем издавать эти абсурдные приказы и рекомендации?

О: Этот вопрос Вы, историки, будете задавать еще долго после того, как мы все умрем. Я думаю, что менталитет в Берлине был полон гордости и эгоизма. Но к этому моменту все равно было уже слишком поздно.

В: По Вашему личному опыту, какой самолет было труднее всего атаковать?

О: B-17 без сомнения. Они летали в оборонительных “коробках”, больших оборонительных построениях, и к ним было опасно приближаться, учитывая все их тяжелые пулеметы 50-го калибра. В итоге мы применяли лобовую атаку, впервые предложенную Эгоном Майером и Георгом Петером Эдером, но лишь немногие эксперты могли выполнять ее успешно, и она требовала стальных нервов. Кроме того, вы так же имели истребители дальнего сопровождения в качестве эскорта, что усложняло жизнь, пока не начали летать на реактивных Ме-262 вооруженных 4-мя 30 мм пушками и 24 ракетами R4M. Тогда мы смогли пробивать большие бреши даже в плотном строю, находясь в не пределов досягаемости оборонительного огня, причиняли повреждения, после чего летали вокруг и приканчивали поврежденных пушечным огнем.

В: Пожалуйста, расскажите о Вашем комичном столкновении с пилотом P-38 по имени Уайден, в Италии в 1944 году.

О: Это хорошая история. Я вылетел на пробный полет на Ме-109 с моим помощником около нашей базы в Фодже. Это было до того, как меня выгнали из Германии, когда я первый раз был командиром JG.77. Так вот, мы были атакованы на низкой высоте группой Р-38 Лайтнинг, всего около 100 американских истребителей, а нас только двое, почему бы и не атаковать? Мы развернулись на них, и я пролетел сквозь их строй на встречном курсе, хорошенько обстреляв двух из них. Я хорошо попал в этот Р-38 и пилот перевернулся и я видел как он выпрыгнул. Я заснял это также на фотопулемет. Пилота нашли, и он стал военнопленным, и я пригласил его в мою палатку, чтобы выпить и пообедать, а так же остаться на ночь. Мы выпили какого-то местного вина… и пили и пили. Я подумал про себя: “Что же мне делать с этим парнем?”. Было уже сильно за полночь, так что я лег в своей палатке и протянул ноги так, что я достал до его головы. Он проснулся и сказал: “Не волнуйтесь, я не сбегу, я дал Вам слово офицера и джентльмена. Кроме того, вы слишком сильно напоили меня”. Мы спали, и он сдержал свое слово, и я никогда не приставлял к нему охрану.

В: Так вы укротили своего оппонента алкоголем?

О: Да, точно, и это здорово сработало, знаете ли. Он был очень приятным человеком, и я был очень рад победе, но как я сказал ему, еще больше я был рад видеть его целым и невредимым.

В: Из всех истребителей Союзников, с которыми вы сталкивались, с каким труднее всего было справиться, если за его штурвалом был хороший пилот?

О: Лайтнинг. Он был быстр, с тонким профилем и фантастическим истребителем, и очень опасен, когда находился выше вас. Он был уязвим только когда вы были позади него, чуть ниже и быстро приближались, или доворачивали на него, но в атаке это был страшный самолет. Один сбил меня с большой дистанции в 1944 году. Вот так, хотя Р-51 был смертоноснее, поскольку обладал большой дальностью, и он мог закрыть любую базу в Европе. Это добавляло проблем, особенно позднее, когда мы летали на реактивных самолетах.

В: Как вы оказались в роли вербовщика для JV44?

О: После смерти Новотны, я принял командование над JG.7 в декабре 1944 года, после того, как реактивные самолеты были разделены на отдельные группы. Я выбрал различных командиров эскадрилий, таких как Рудорффер, Баркхорн, Бэр и другие. После операции Боденплатте и бунта истребителей, я был, естественно, отправлен назад в Италию и отстранен от моей работы с реактивными самолетами. Галланд призвал меня обратно, когда получил разрешение от Гитлера сформировать свою собственную “Эскадрилью экспертов”, что не было изначальной целью, но именно в таком виде это сработало. Галланд дал мне полную свободу в выборе и наборе самых лучших пилотов. Я ездил в каждый бар и зал отдыха, даже в несколько госпиталей и передовых частей, пока я не набрал примерно 17 добровольцев, и еще больше ожидалось. Этот список был впечатляющим, и среди этой группы было двое или трое неопытных пилотов реактивных самолетов, но они выглядели многообещающими.

В: Так Эскадрилья Экспертов являлась таковой?

О: Да, большинство из нас имели много побед, у девяти из нас их было больше 100, а парочка, например Бэр, больше 200, а Баркхорн имел больше 300 побед. Каждый, за исключением двух, имел Рыцарский Крест и более высокие награды, и сотни боевых вылетов, и большая часть была старшими офицерами, которыми командовал командир эскадрильи в ранге генерал-лейтенанта. Это был отряд, и я не думаю, что когда-нибудь будет другой такой же.

В: Тактика JV44 была по большей части такой же как в JG.7, или были различия в атакующей стратегии?

О: Я бы сказал, практически такая же. Единственным значительным отличием было то, что мы могли создавать свою собственную тактику прямо на месте, чтобы противостоять любой новой угрозе, в то время как в обычных подразделениях, вы ждали одобрительных рекомендаций, и когда тактика разрешалась к применению, драгоценное время было уже упущено. Мы обнаружили, что атака с фланга, проникновение в строй бомбардировщиков сбоку и атака ракетами, приносит более хорошие результаты. Это было похоже на стрельбу по гусям из дробовика. Атака сзади тоже была хороша, хотя цели представляли из себя тонкий профиль. Когда атакуешь сбоку, мы брали небольшое упреждение, стреляли ракетами, потом уходили вверх или в сторону, делали круг, чтобы сделать заход сзади на уцелевших, стреляя из 30 мм пушек. Они отрывали бомбардировщикам крылья или вызывали детонацию бомб. Против истребителей – обычно 1 снаряд приводил к его уничтожению.

В: Считаете ли Вы, что если бы Ме-262 произвели в больших количествах раньше, повлияло бы это на войну?

О: Это хороший и трудный вопрос. Даже если бы реактивные самолеты были построены в огромных количествах, у нас не было обученных пилотов, или даже топлива. Было слишком поздно, мы не могли победить. Однако, если бы реактивные самолеты появились бы у нас в 1943 году, все могло быть иначе, я в этом уверен, но этого не произошло. Такова наша судьба.

В: Я разговаривал с Хайо Херрманном, который считает, что споры относительно Ме-262 между истребительным командованием и бомбардировочным были просто нонсенсом. Он сказал, что даже если были аргументы в пользу использования его как в качестве истребителя, так и в качестве бомбардировщика, то на этом этапе войны необходимо было сфокусироваться только как на истребителе. Что Вы думаете по поводу этих споров?

О: Реактивный самолет можно было использовать только в качестве истребителя, что и доказал Галланд в конце войны. Это было правильно, потому что было слишком поздно.

В: Что Вы думаете о возможности захвата контроля над реактивными самолетами Генрихом Гиммлером и СС?

О: О, да, нас пугали этим, но это была бредовая идея. Это был нонсенс, это невозможно. Требовалось время на обучение и персонал не смог бы это осуществить. Это был просто нонсенс.

В: После бунта истребителей, как относились пилоты истребителей к войне? Каково было их моральное состояние?

О: Гюнтер Лютцов, Галланд, Траутлофт и я сам, как и многие другие, были глубоко завязаны в этом. Мы были расстроены из-за того, что Люфтваффе разрывали на части. Моральное состояние было ужасным, Галланд остался совершенно один, и значение истребителей было сведено на нет. Это были плохие времена.

В: Сколько раз Вас сбивали за войну?

О: Меня сбивали 12 раз. В 13 эпизоде я едва не погиб в результате аварии.

В: Сколько раз вы прыгали с парашютом?

О: Я прыгал лишь однажды. Я никогда не доверял парашютам. Я всегда сажал свои поврежденные самолеты, надеясь не разбиться, снижаясь, когда я терял энергию. Я был легко ранен лишь один раз, и не разу серьезно, вплоть до катастрофы.

В: Расскажите нам о Вашей, едва не ставшей фатальной, катастрофе.

О: Многие писатели описывали ее, но вряд ли кто-нибудь расспрашивал меня о ней, исключая Рэймонда Толивера, так что вот правдивая история. Я взлетел в строю 18 апреля 1945 года в свою 900-ю миссию. Галланд вел звено, в котором были Герхард Баркхорн, Нойманн, Шалльмозер, Фарманн и я. Мы летели строем и должны были атаковать строй американских бомбардировщиков. Наш аэродром пострадал за последние несколько дней от бомбовых и штурмовых ударов Союзных бомбардировщиков, и когда мой самолет начал набирать скорость, левое шасси ударилось о плохо заделанную воронку. Я потерял колесо, и самолет подпрыгнул примерно на метр в воздух, так что я попытался убрать оставшееся правое колесо. Я был слишком низок, чтобы прекратить взлет, а моя скорость возрастала недостаточно быстро, чтобы я смог взлететь. Я знал, что как только я достигну конца полосы – я разобьюсь. 262-й ударился с оглушающим грохотом, затем в кокпит ворвалось пламя, пока он останавливался. Я пытался расстегнуть привязные ремни, когда самолет сотряс взрыв, я почувствовал сильный жар. Мои 24 ракеты R4M взорвались, а топливо начало сжигать меня заживо. Я помню, как сбросил фонарь и выпрыгнул наружу, вокруг меня было пламя, и я упал и начал кататься по земле. Взрывы продолжались, и удары бросали меня на землю каждый раз, когда я пытался подняться и убежать. Я не могу описать боль.

В: После того как спаслись из самолета, вас отвезли в госпиталь?

О: Да, конечно. Они думали я умираю. Даже хирурги не предполагали, что я выживу, но я их надул.

В: Несколько лет после этого Вы продолжали подвергаться хирургическим операциям, чтобы исправить повреждения. Можете рассказать об этом?

О: В 1969 году, английский доктор, пластический хирург, сделал мне новые веки, взяв кожу с моего предплечья. Со времени аварии до того момента я не мог закрывать глаза, так что я носил темные очки, чтобы защитить их. У меня было много операций за эти годы, и недавно мне делали шунтирование сердца, как вы знаете, это и отложило наше интервью. Можно сказать, я теперь полон запасных частей.

В: Вы по-прежнему часто встречаетесь со многими своими друзьями и бывшими противниками. Вы продолжите эти встречи?

О: Да. Я привык встречаться с Бэйдером, Таком и Джонни Джонсоном довольно часто, так же как со многими американскими асами, такими как Габрески, Земке и другие. Вы все старики, мудрые и понимающие и поэтому никто никого ни в чем не винит. Мы маленькое братство, и мы все добрые друзья.

В: Сколько подтвержденных побед Вы одержали за войну?

О: У меня 176 побед, 7 из них на реактивном.

В: Все ваши старые товарищи и бывшие противники безмерно уважают Вас, включая Хайо Херрманна, который приходил повидать Вас в госпитале после вашей аварии. Вы знали его, или нет?

О: Да, я встречался с ним один или два раза. Я знал, кто он был. Он был хорошим человеком.

В: Вы окончательно ушли в отставку в 1970-х годах после нескольких десятилетий службы. Как вы оказались в Бундеслюфтваффе после войны?

О: Это долгая история, но хорошая. После аварии я два года провел в госпитале, и все еще
валялся в постели, когда ко мне пришли Траутлофт и другие. Они убедили меня, что от меня будет больше пользы вне госпиталя, нежели внутри, так что я вновь решил надеть форму. Коммунистическая угроза все еще была значительным фактором, и с годами мы ощущали Холодную Войну более четко, чем вы в Америке. Это было рядом с нами.

В: Вы написали несколько удачных книг о войне, Вы известны в мире и весьма уважаемы. Как Вы сейчас проводите время, в отставке?

О: Я привык выступать на многих встречах, путешествовать, как вы знаете, на все семинары, разговаривать с молодыми людьми и рассказывать им о том, что мы делали. Я люблю встречаться с молодыми. Они будущее, и мы должны заботиться о них.

В: Cкоро Вы отпразнуете свое 80-летие. Какой совет вы бы дали сегодня молодым поколениям?

О: О, это очень хороший вопрос. Я сказал бы им следующее: любите свою страну и сражайтесь за нее. Верьте в правду, и этого достаточно.