Интервью с Гюнтером Раллем.

Интервьюер Колин Хитон.

В: Генерал, пожалуйста, расскажите о вашем происхожении

О: Я родился 10 марта 1918 года в Гаггенау, маленькой деревушке в Шварцвальде. Мой отец был торговцем, и когда я родился, он участвовал в Первой Мировой войне. Впервые он увидел меня, когда вернулся с войны.

В: У вас есть братья и сестры?

О: У меня есть сестра, которая еще жива и живет в Штутгарте, который я считаю своей родиной. Мои родители переехали туда, когда мне было 3 года, и я вырос и учился в Штутгарте. Я учился в средней и высшей школе, которая называлась Гимназией, где я 9 лет изучал латынь и 5 лет классический греческий, с упором больше на литературу и тому подобное, нежели чем на естественные науки или математику. Я сдал выпускной экзамен в 18 лет и стал курсантом в пехотном полку.

В: То есть вы сначала пошли в пехоту, а потом решили, что беготня в пыли это не для вас?

О: Да. И позднее я решил стать офицером Военно-воздушных сил.

В: Когда вы начали летать в Люфтваффе?

О: Я начал летать как старший курсант в Военно-воздушных силах, и сдал экзамены, чтобы быть произведенным в лейтенанты. В те дни Военно-воздушные силы не имели возможности обучать всех своих курсантов. Поэтому мы набирали курсантов из Военно-морского флота и армии. Я ушел в Военно-воздушные силы и начал летать в 1938 году в Нойбиберге, пригороде Мюнхена.

В: Когда вы впервые оказались в бою?

О: Мне был 21 год. В 1939 году я, наконец-то, закончил обучение на летчика-истребителя на авиабазе к востоку от Берлина и был направлен в JG52. В начале войны я был в составе этой эскадры и мой первый контакт с противником произошел в мае 1940 года .Это было во Франции.

В: После того, как Франция капитулировала, вы воевали над Ла-Маншем, не так ли?

О: Да, мы модифицировали наши самолеты для полетов над морем – наши самолеты были укомплектованы надувными шлюпками. Я находился в районе Кале. Там нам противостояли Королевские Военно-воздушные силы, и мы вылетали на задания через Ла-Манш в южную часть Британских островов. Мы атаковали конвои и тому подобное. Вылеты были не продолжительными из-за недостатка топлива в баках; мы не могли летать далеко.

В: Британцы хорошо летали?

О: Превосходно. Они были хорошо обученной и высоко мотивированной силой, хорошо оснащенной и с хорошим моральным состоянием.

В: Зеркальным отражением Люфтваффе в то время?

О: О да, и я находился в эскадре, которая в то время был не слишком опытной, это была недавно сформированная эскадра. Мы учились над Ла-Маншем, и у нас были страшные потери в боях с КВС. Я относился к ним с высочайшим уважением.

В: Большинство потерь вы несли во время чисто истребительных миссий или во время сопровождения бомбардировщиков?

О: К несчастью нам предписывалось сопровождать Юнкерсы Ju-87, очень медленные самолеты. Мы летали в непосредственном сопровождении (на Мессершмиттах Bf-109E), что было неправильно. Мы приклеивались к ним, теряя все наши преимущества и скорость. Вот мы и сопровождали через Ла-Манш, где нас поджидали Спитфайры и Харрикейны, и мы несли чудовищные потери. Я потерял своего командира группы. Адъютант и все три командира эскадрилий погибли в течение примерно двух недель. Я, молодой лейтенант, стал командиром моей 8-й эскадрильи в возрасте 22 лет. И я командовал ею 3 года.

В: Полагаю, весь этот боевой опыт помог вам, когда потом вас перевели в Россию?

О: Да, это верно.

В: В каких еще районах вы служили во время войны?

О: Ну, нас отозвали в Германию, где мы обучали новых пилотов, после чего нас отправили в Румынию. Мы защищали нефтяные поля и мосты через Дунай вплоть до Болгарии. Мы базировались у Бухареста, столицы Румынии. Но это продолжалось недолго, с декабря 1940 по март 1941. Когда нас перебросили в Болгарию, началась война в Греции. Я также принимал участие в боевых действиях над Критом в мае 1941 года. Когда с Критом было покончено, я вернулся назад из Румынии, и мы получили новый самолет, Мессершмитт Bf-109F, который был гораздо лучше. У него были скругленные законцовки крыльев и новый двигатель Даймлер-Бенц 603. В тот момент, в июне 1941 года, началась война с Россией. С этого момента и до 1944 года я находился в южной части России, на Кавказе, в Днепропетровске, Сталинграде и других местах. Это была очень “подвижная” война, в противоположность с северной частью Русского фронта, которая была более стабильной. Весной я вернулся в Германию, чтобы защищать Родину, летая против 8-й Воздушной армии, как вы знаете, против всех этих истребителей Норт Америкэн Р-51 Мустанг, Локхид Р-38 Лайтнинг и Репаблик Р-47 Тандерболт.

В: Расскажите о катастрофе, во время которой вы повредили вашу спину.

О: Это произошло 28 ноября 1941 года. Я летел между Таганрогом и Ростовом. В те дни было очень холодно. Температура была 40 градусов ниже нуля по Цельсию. После полудня я вылетел на задание, которое мы называли свободной охотой, когда я и мой ведомый натолкнулись на русских. Начинало смеркаться, когда я схватился с русским и поджег его. В таких условиях при недостатке света, я был немного ослеплен. Я не обратил внимания, а ко мне сзади зашел русский. Он попал мне в двигатель, и тот встал, я был над русской территорией, и сразу же развернулся, чтобы попытаться достичь германских линий – не особо четких, но я видел несколько германских танков. Я полетел на запад, и попытался совершить вынужденную посадку, но увидел, что приземлюсь в месте, которое они называют “байкал”. Это был маленький овраг прямо поперек направления моего движения, и я коснулся земли на слишком большой скорости. Самолет ударился и подпрыгнул. Я перелетел через овраг и толкнул ручку управления вперед. Я приземлился на другой стороне. Последнее, что я помню, это несущуюся на меня стену, удар и я отключился. Остальное я узнал от моего ведомого, который летал вокруг меня и наблюдал за происходящим. Когда все было кончено, мои крылья лежали отдельно, двигатель отдельно, и, слава Богу, я не оказался охваченный огнем. Я был посреди обломов, а рядом оказался германский танк. Экипаж выскочил из него и вытащил меня из кабины. Я был без сознания, и я не знаю, как я выжил. Тем вечером я оказался в сгоревшей школе в Таганроге. Это была своего рода станция скорой помощи, и там не осуществлялось никакого лечения.

В: Вам здорово повезло.

О: Да, мне повезло. В катастрофе я сломал себе спину в трех местах – восьмой и девятый позвонки грудной области и пятый позвонок поясничной зоны. Долгое время правая часть моего тела и правая нога были парализованы.

В: Сколько раз вы были ранены за время войны?

О: Я был ранен три раза, а был сбит около восьми раз. Я приземлялся на нейтральной полосе, я прыгал с парашютом и меня подбирали танкисты и т.д. Мне все время везло, исключая трех серьезных ранений. Первый раз это была моя спина. Потом меня подбили, и я был ранен в лицо и в руку, а в третий раз выпрыгнул с парашютом и Р-47 Тандерболт отстрелил мне большой палец на левой руке.

В: Вы повстречали свою жену Герту, когда находились в госпитале.

О: Да. Она была доктором, и мы повстречались после моей катастрофы в России. Меня вовремя вывезли, и я снова вернулся в Румынию. Мы тогда отступали, и рентгенов не было; был просто хаос. В Румынии, мне сделали рентген и доктор сказал мне: “Полеты? Вы можете забыть о них!” поскольку моя спина была сломана в трех местах. Мое тело полностью поместили в гипс и, когда через неделю он зафиксировался, меня погрузили на поезд, который восемь дней ехал через Румынию и Карпаты. Конечным пунктом была Вена, куда мы прибыли ночью на железнодорожную станцию. Приехали доктора и прочли все, что было написано у меня на груди – о том, что со мной произошло. Они отвезли меня в госпиталь, а на следующее утро Герта оказалась доктором, который осматривал меня, и позднее она стала моей женой.

В: На каких типах самолетов вы летали?

О: Я летал на Мессершмиттах Bf-109 всех модификаций – Е, F, G и K – и, конечно, на Фокке-Вульфе FW-190, но мне больше нравился 109-й, потому что я лучше его знал. Да, я летал на 190-м ближе к концу войны в нескольких миссиях, но только на типе D с длинным носом.

В: Как вы сравните ваши самолеты с истребителями союзников?

О: Когда я был ранен, я стал командиром германской школы командиров истребителей примерно на 4 месяца. В то время, мы сформировали эскадрилью из захваченных самолетов противника, и летали на них – Р-38, Р-47, Р-51 а также несколько спитфайров. Моя левая рука все еще была в повязках, но я летал на всех этих самолетах, потому что жаждал изучить их и попробовать в воздухе. Очень хорошее впечатление произвел Р-51 Мустанг, значительным отличием которого был двигатель. Когда мы получили эти самолеты, мы налетали около 300 часов на них. Понимаете, до этого мы ничего не знали о том, как они летают, их характеристики и тому подобное. В Р-51 не было утечек масла и это было фантастикой. Это одна из вещей, впечатливших меня, но я также весьма заинтересовался системой электрического стартера, которого у нас не было. Из-за этого у нас были большие проблемы с пуском двигателем в русскую зиму. У нас был инерционный стартер. Кабины всех этих вражеских самолетов были гораздо более удобными. Вы не смогли бы летать на Bf-109 семь часов – кабина была слишком тесной, слишком узкой. В Р-51 для меня был как большая комната, просто фантастика. Р-38 с двумя двигателями был хорош, но я думаю, лучшим самолетом был Р-51. Определенно Спитфайр был превосходен, но у него не было дальности Р-51. Я думаю, это был решающий фактор. Они летали по семь часов, а мы один час двадцать минут.

В: Это давало ощутимую разницу в воздушном бою.

О: Да, вы вынуждены были пикировать вниз из-за недостатка топлива и искать ближайший аэродром, а у них все еще оставалось топлива на три часа полета.

В: На основании вашего опыта, какие командующие, из тех с кем вы служили, были лучшими командирами истребителей с точки зрения заботы о летчиках и выполнении поставленной задачи?

О: Могу вам сказать, что все те, кого вы можете назвать и кто были моими друзьями, такие как Йоханнес Штайнхофф, Адольф Галланд, Ханнес Траутлофт, Вернер Мёльдерс и Дитер Храбак. Поскольку Храбак одно время был моим командиром и он является одним из моих ближайших друзей, я уважаю его как командира истребителей и как личность. Во время войны на Восточном фронте я служил исключительно в JG52.

В: Вернер Мёльдерс был также уважаем во время Гражданской войны в Испании.

О: Совершенно верно, он был великой личностью и командиром истребителей, и он был глубоко верующим католиком. В те дни он руководствовался собственными правилами и имел свое мнение. Он был великим человеком, создавшим новую тактику, водившим своих людей в бой, и заботившимся и беспокоившимся о них как в воздухе, так и на земле. Таким был, я думаю, настоящий Вернер Мёльдерс. Несмотря на свою молодость, он был известен как “Папочка Мёльдерс”. Он получил это прозвище за свою опытность и лидерские качества.

В: Каковы ваши личные чувства относительно командующего Люфтваффе Германа Гёринга. Это правда, что большая часть пилотов не любила его?

О: Он не мог нравиться. Возможно, до войны, он был способным человеком. Он был великим организатором, способствовавшим построению Воздушных сил после Первой Мировой войны. Также, он был прекрасным пилотом в Первой Мировой. Как вы знаете, в 1923 году он получил тяжелые ранения. Он употреблял морфий для облегчения боли и приобрел зависимость от него. Это могло изменить его характер. Ко времени, когда я познакомился с ним, я относился к нему холодно. Он был большим толстяком, весьма помпезным, и не только я, но и мои товарищи, чувствовали, что он не воспринимает реальное положение вещей. Его определенно не уважали как руководителя Воздушных сил. В действительности он вообще ими не руководил; это был кто-то еще, но не Гёринг. Герман Гёринг говорил Гитлеру глупые вещи. Гитлер сказал: “Вы командующий Воздушными силами”, и он сделал большое заявление о Битве за Британию, ну вы знаете, о том, что он разгромит Королевские Воздушные Силы, что было неправдой, поскольку мы понесли страшные потери среди истребителей, которые так и не были восполнены в ходе войны. Он сказал: “Мы можем поддержать Сталинград, Воздушные силы сделают это,” но он не мог этого, это заявление было неправильным и дорого обошлось.

В: Говорят, что Ганс-Ульрих Рудель, великий пилот Штуки, был своего рода маньяком. Вы знаете его?

О: Точно, он был немного маньяком. Я летал с ним в качестве истребительного сопровождения несколько раз. Они летали на обычные для Ju-87 миссии, а мы сопровождали их. Это было в России, конечно. Он был великим пилотом Штуки, без сомнения – в итоге, помимо прочего, он подбил 519 танков, это нечто. После войны, я был его товарищем по плену во Франции, в качестве гостей у американцев. Рудель и я были в одном лагере, и, позднее, нас забрали КВС. Меня отправили в Школу Командиров Истребителей в Тангмере. Это было сделано для проведения допросов, которые продолжались три недели. Там я также был с Руделем, и мы спали в одном помещении. Живя близко друг к другу, вы знакомитесь и начинаете понимать образ мышления таких людей, но до этого я не знал его. Так или иначе, я был по настоящему удивлен этим эгоцентричным человеком; он сам себя считал великим. Меня это немного отвращало.

В: Каковы ваши воспоминания от встреч с Адольфом Гитлером, когда он награждал вас Дубовыми Листьями и Мечами к вашему Рыцарскому Кресту?

О: Первый раз это было в ноябре 1942 года, когда я был награжден Дубовыми Листьями. Как вы знаете, дополнительные награды к Рыцарскому Кресту, начиная с Дубовых Листьев, вручались лично Гитлером. Я был там вместе со Штайнхоффом – тогда мы были гауптман Штайнхофф и оберлейтенант Ралль – вместе с другими, всего нас было пятеро. Конечно же, мы были впечатлены его штабквартирой в Восточной Пруссии – Вольфшанце в Лотцене. Мы вошли, он стоял там, и он вручил нам наши награды. Мы расселись у камина, и он спросил каждого из нас – из какого мы подразделения, о нашем боевом опыте и т.д. Все вопросы подобного типа, вполне нормальные. Довольно скоро он начал свой монолог, зная, что мы вернемся в свои части и повторим сказанное им, и отметим, каким великим парнем он был. Так вот, он начал говорить о создании ПВО и новых системах связи в России, железнодорожной системе и тому подобных вещах. Он говорил о ширине железнодорожных путей, о том, что их надо сделать шире по германскому стандарту и продлить в дальние области. Это должно было стать экспансией Третьего рейха на Средний Восток – создание сел и городов, всех этих очень необходимых вещей, которые были программой, заложенной в его голове, без всякого сомнения. Тогда я спросил его, наверное, я был чересчур смел, но я перебил его и спросил: “Несмотря на все это, как вы думаете, сколько еще продлиться война? Ведь когда мы вторглись в Россию, газеты говорили, что мы покончим с войной на востоке до того, как начнет падать первый снег. А вместо этого мы страдаем там от холода.” Тогда Гитлер сказал мне: “Ну, я не могу сказать вам. Это может быть открытой территорией. У нас там есть поселения, и когда враг придет из глубин азиатской степи, тогда мы будем защищать эту территорию. Как во времена Чингисхана.”

В: А генерал Штайнхофф, после встречи с Гитлером под Сталинградом, не был под впечатлением, что тот немного свихнулся?

О: Да, это был следующий момент. Это было до разгрома под Сталинградом и до Эль-Аламейна. Это был наивысший пик его войны. С этого момента мы отступали. Это было слишком оптимистично. Потом, девять месяцев спустя я снова вернулся, чтобы получить от Гитлера свои Мечи. К этому времени мы потеряли 6-ю армию и Сталинград, а также Эль-Аламейн в Северной Африке. Знаете, у нас были страшный период в подводной войне, и теперь это был другой Гитлер. Он больше не говорил о существующих вещах. Он говорил: “Я вижу глубокую долину. Я вижу полосу на горизонте.” Все это было полной чепухой. Он говорил о волшебных образах рабочей силы и производительности, о фантастической стране. Мы больше не видели в этом человеке уверенности, а видели лишь растерянность. В третий раз я видел Гитлера, когда меня вызвали, чтобы я смог получить документы на мои Дубовые Листья и Мечи. Они были выгравированными, позолоченными, в красивой рамочке и т.д.

В: У вас все еще сохранились эти сертификаты?

О: Нет, они были похищены в Вене, скорее всего русскими. Некоторые из них сохранились, но не мои. Я отдал их моей жене и сказал ей сохранить их и поместить в бункер в Вене. Когда мы вернулись пару лет спустя, они исчезли, и ничего не осталось. В то время было лишь 16 человек или около того, отмеченных подобным образом, такие как Адольф Галланд, Гельмут Лент, Вальтер Новотны, которые тогда были еще живы. Лент и Новотны погибли до того, как война закончилась. Вальтер Оезау, Дитрих Пельц, Хайнц Бар и я присутствовали, когда Гитлер вручал их. Потом мы отобедали с ним, и как обычно он начал разговор. Главной темой его речи было отражение вторжения Союзников. Это был январь 1944 года. Все ожидали вторжения на всем побережье Ла-Манша, удивлялись, когда оно произошло, и как они продвигаются и т.д. В то время как он развивал свои идеи, мы могли заметить, что Гитлер был дерганым, очень неуверенным. Также, как вы знаете, одна вещь была типичной для него – его заявления о том, что у британцев всегда есть проблемы с их противоборствующими партиями, лейбористами, союзами рабочих и т.д. Для меня было ясно, что этот человек немного не в себе. У Гитлера не было по настоящему четкого, серьезного понимания происходящего. Несмотря на свои проблемы, британцы слаженно действовали на протяжении всей войны; они были единой нацией.

В: Каково ваше впечатление от реактивного истребителя Мессершмитт Ме-262, на котором вы летали?

О: Ну, определенно это было новое измерение. Первый раз сев в него, я был здорово удивлен тишине. Если вы сидите в стандартном самолете с поршневым двигателем, у вас шумело в наушниках – фоновые шумы, статика и прочее, в Ме-262 я этого не испытывал. Было кристально чисто. По радио с земли контролировали полет. Они давали мне команды, такие как: “Теперь увеличивайте тягу, повышайте обороты.” Было очень хорошо слышно. Совершенно чисто. Еще одна вещь заключалась в том, что управлять сектором газа нужно было очень медленно. Если вы отдавали его вперед слишком быстро, вы могли перегреть и воспламенить двигатели. Кроме того, если вы раскручивались до 8000 об/мин или около того, вы могли отпустить тормоза и начинать рулить. В отличии от Bf-109, у которого не было носового колеса, а было хвостовое колесико, у Ме-262 было трехколесное шасси. Это было совершенно новое ощущение, прекрасный обзор. Вы могли ехать по рулежке и смотреть прямо перед собой. Однако был и слабый момент для Ме-262. Самолет был немного вялым и медленным во время взлета и посадки, но, постепенно набирая скорость, становился все лучше и лучше. Он полностью превосходил старые самолеты.

В: Как вам понравилось вооружение Ме-262?

О: Знаете, я никогда не стрелял из его оружия, поскольку, когда я отлетал на нем около 15 или 20 часов, я стал командиром JG300, укомплектованной Bf-109. Я совершил лишь несколько тренировочных полетов, но никогда не летал на реактивном самолете в бой.

В: Каково это было, командовать JG300?

О: Я прибыл в часть в конце февраля или начале марта 1945 года. Это больше не была эскадра, это были лишь ее остатки, поскольку одна из групп находилась на севере. Как вы знаете, эскадра состояла из трех групп. В то время, американцы дошли до Эльбы, отрезав эту группу, и лишь некоторые смогли прорваться на юг. У меня было лишь две неполноценные группы, и я скажу вам кое-что, что было обычным делом: когда я приехал в эскадру, чтобы принять командование, я приехал на джипе, потому что у меня не было самолета. Когда я был командиром Школы Командиров Истребителей, они прислали за мной джип и сказали: “Вы отправляетесь в Платтлинг, в Баварию, чтобы принять командование над JG300”, и когда я подъезжал к авиабазе, я увидел, что некоторые самолеты стоят снаружи перед ангарами, а мой водитель сказал: “Ой, нас атакуют!” Мы остановились и отбежали от дороги. Это была атака Р-38 Лайтнингов, и когда я, наконец, прибыл на место, 15 самолетов было объято пламенем.

В: Это были Bf-109?

О: Да, и это отметило мое прибытие в эскадру. На следующий день нас перебросили на юг, и там мы не вели активных действий. У нас не было радара, мы не знали о ситуации в воздухе. У нас лишь была ограниченная связь с высшим руководством, так что мы перебазировались в район южнее Мюнхена. На пути в Зальцбург я распустил эскадру, поскольку война закончилась, и сказал командирам групп: “Все закончилось и вам лучше отправляться домой.” Мы раздали все, что у нас было, включая еду, летчикам и наземному персоналу. Потом мы в последний раз отдали друг другу честь и все разошлись. Как вы можете вообразить, в то время организованных боевых действий уже не было. Даже более старшие по званию пришли ко мне в штаб и спросили, могут ли они остаться здесь, потому что они хотели бы прорваться через это. Вы могли выбраться, только если оставались в нормальном подразделении. Это были плохие времена, и не было ни хорошо запланированных, ни контролируемых миссий. Для меня главной задачей стала добыча топлива для самолетов. Ведь без него мы не могли летать. Даже если вы слышали, что такая то и такая та эскадры распущены под носом у американцев, причиной тому была сложившаяся ситуация, когда вы оказывались одни и сами по себе.

В: Какова была задача JG300? От вас все еще ждали перехвата бомбардировщиков?

О: Так было сначала, но те времена прошли. Обычно это не срабатывало так как надо. Так что мы вылетали на обычные истребительные миссии. Но знаете, в феврале 1945 года, нормальных истребительных миссий не осталось. Мы занимались тем, что искали возможные цели. Мы понятия не имели, где находился враг в то или иное время. Мы были в полном неведении.

В: Что вы знаете об операции “Боденплатте” – налета истребителей на авиабазы Союзников, которая состоялась 1 января 1945 года?

О: Я находился в госпитале, потому что мне отстрелили большой палец левой руки, и рана все еще была открыта и инфицирована. Я слышал о ней в высшем штабе, так я узнал о “Боденплатте”. Как вы знаете, мы потеряли много опытных командиров, это были невосполнимые потери. По-моему, всего в этой операции мы потеряли 58 командиров подразделений.

В: Какой истребитель союзников было тяжелее всего сбить в воздушном бою?

О: В начале войны мы совершали непродолжительные вылеты и встречались со Спитфайрами, которые превосходили нас. И не забывайте о Харрикейнах. Я думаю, что Супермарин Спитфайр был наиболее опасен для нас в начале. Я сам летал на Спитфайре, и это был очень, очень хороший самолет. Он был маневренным и обладал хорошей скороподъемностью. Потом, в России, первые самолеты, с которыми мы столкнулись, были устаревшими. Русские потеряли около 7000 самолетов в первые три или четыре месяца войны, но они хорошо усвоили этот урок и начали создавать самолеты лучше – МиГи, Яки и ЛаГ-5. Разработанный Семеном Лавочкиным и Михаилом Гудковым на базе их раннего, неудачного ЛаГГ-3 с рядным двигателем водяного охлаждения, ЛаГ-5 появился в 1943 году и на нем стоял большой радиальный двигатель. Это был мощный, превосходный самолет и он послужил базой для создания улучшенных версий – Ла-5ФН и Ла-7.

В: Советский генерал Иван Кожедуб, самый успешный ас Союзников с 62 победами, вспоминал, что много раз сражался с JG52. Он также считал, что Ла-7 был лучшим советским истребителем.

О: Да, он был превосходен. Я помню как однажды, я долго преследовал Лавочкина на полном газу, но так и не смог догнать его. Он был чертовски быстр. Кроме того, они летали на самолетах поставляемых им союзниками, в частности на юге, в районе Кавказа, где я сражался, они летали на Спитфайрах и Белл Р-39 Аэрокобра, которая мне нравилась и нравилась русским, но которая уступала Bf-109. На ней двигатель располагался позади кабины. Большой проблемой в защите родины были Р-51. Р-51 был чертовски хорошим самолетом с невероятной дальностью полета, он был для нас новым измерением. Р-47, который, как вы знаете, сбил меня, мы хорошо знали. Он обладал невероятной скоростью в пикировании – мог разогнаться до 1400 км/ч, в то время как Bf-109 имел ограничение 1000 км/ч. Я быстро понял это, когда они преследовали меня, но я не мог ничего поделать. Конструкция Р-47 была очень прочной, но я все же считаю, что Р-51 был лучшей боевой лошадкой из всех для истребительного сопровождения.

В: Как для вас закончилась война?

О: Я был в Айнринге под Зальцбургом, когда война закончилась. Я шел вместе со своим штабом, отступая ночью, и мы пришли к американцам, которые не особо волновались по нашему поводу. Поэтому днем мы решили попытаться разойтись по домам. Но у озера Химзее нам некуда было дальше идти, и мы были пленены. Американцы доставили меня обратно в Зальцбург и поместили меня в тюрьму. Из Зальцбурга меня переместили в Ной Ульм, а потом в Хайлбронн, и там меня заметили разведчики. Они знали мое имя и сказали, что все офицеры воздушных сил должны быть подвергнуты допросу и быстро забрали меня. Потом семеро из нас были отправлены в Англию.

В: Существовала возможность, что американцы и британцы хотели бы завербовать офицеров Люфтваффе, поскольку начиналась Холодная война?

О: Да, и там произошел случай, который я никогда не забуду. Там был мистер Рид, по-крайней мере, он так представился. Когда он пришел, чтобы забрать меня, он сказал: “Майор, я так понимаю, что вы летали на Ме-262” и я ответил: “Да, летал.” Он знал обо мне и о том, что я делал больше чем я сам. Тогда он сказал: “Не хотите ли вы помочь нам в создании реактивной авиации?” Что ж, война была окончена, и я сказал: “Да, конечно.” Он также хотел знать, желаю ли я отправиться в Англию, а потом в Америку. Я поехал в Англию для допроса. Его последний вопрос был таким: “Не желаете ли вы летать за нас против японцев?” Ну, здесь я сказал: “Нет”, и он спросил меня почему. Я сказал ему, что они наши бывшие союзники, и я не могу сделать этого.

В: Для вас это был вопрос чести?

О: Конечно.

В: Как вы оказались в новых Люфтваффе?

О: Генерал Штайнхофф и Дитер Храбак уже подготовили это. Я работал в промышленности и Салемской школе, где моя жена была доктором, а я занимался организационными вопросами. Так вот, они прислали мне письмо, в котором говорилось: “Ты должен приехать” и тому подобное. В январе 1956 года меня вызвали, и я отправился в Бонн, и там я вновь вступил в Воздушные силы в звании майора. С этого момента я прошел через восстановительные тренировки, сначала в Германии, а потом мы отправились обучаться на Репаблик F-84 в США. Это происходило на авиабазе Люк в Аризоне, и с тех пор я довольно много времени провел в вашей стране.

В: Авиабаза Люк должно быть сильно отличалась от привычных для вас лесов Германии.

О: О, да, это было прекрасное время. Просто прекрасное. Я помню, те денечки были великолепны. Тогда все выглядело иначе, чем теперь. Знаете, авиабаза Люк и вся Аризона тогда только начинали строиться. Все было не таким большим как сейчас. Феникс не был таким большим городом как сейчас, и он был прекрасен. Это были такие прекрасные времена и все что мы делали, это летали, а потом я вернулся. Я получил назначение в штаб, а потом стал офицером проекта для F-104 Старфайтер, что вновь привело меня в Штаты.

В: Это было, когда они размещали F-104 в Германии?

О: Да. Я был в Палмдэйле в Калифорнии и на авиабазе Эдвардс. Позднее я стал генералом и командиром дивизии. Потом я стал начальником штаба Четвертой Тактической Воздушной Армии союзников, а потом стал командующим Германского Военновоздушного Командования, а потом его главой.

В: Когда вы уволились из Бундеслюфтваффе?

О: В конце 1975 года.

В: Не могли бы вы рассказать немного о своей семье?

О: Моя жена умерла 8 лет назад. У меня есть дочь, которая живет во Франции в Париже, замужем за французом. Она великолепный реставратор в Лувре. У нее хорошая карьера, и у нее двое детей. Клеману 14 лет, а Анне-Луизе 12. Моя другая дочь замужем и живет в Мюнхене с мужем. Мой зять дизайнер в БМВ, а моя дочь также дизайнер. У них тоже двое детей, девочки. Одной 7 лет, другой 4 года. Моя вторая дочь, Фелисита, и мой зять один год проучились в Пасадене в Калифорнии.

В: Чем вы занимались после отставки?

О: Когда я ушел в отставку, я ушел в промышленность, и я был в разных комиссиях в качестве советника. Я по-прежнему работаю в промышленности. Я довольно много путешествую по Штатам. Там есть большой интерес в различных галереях, где я подписываю все эти картины и раздаю автографы. Это хорошая возможность близко познакомиться с некоторыми моими бывшими противниками. Сейчас мы очень близкие друзья с полковником Хабом Земке; это летчики его звена отстрелили мне палец, и мы точно знаем, кто сбил меня. Это был Джозеф Пауэрс. У меня здесь много друзей.